Игорь Сокол. Кирюшины пророчества

1.

…С трудом удерживаясь на скрипучем стуле, заключенный пробормотал:

- Когда-нибудь узнает мир, как в царских застенках с людьми обращались…

Усатое лицо жандарма перекосилось от ярости:

- С людьми? А ты для меня не человек. Понял, красная гнида? Вы чего творите, паскуды? Сами подыхайте ради своих идей долбанных, чего вы на тот свет безвинных людей тащите? И лошадь погибла, божья тварь, от вашей бомбы. Она больше имела прав жить на этой земле, чем ты, понял? Таково мое мнение.

А теперь запомни и передай своим подельникам, когда попадешь на каторгу, вот что: я вас, «борцов за народное счастье», кем вы себя мните, давлю как тараканов, и впредь давить буду. Кто ко мне попадет, будет просить о смерти. Нет, просить не будет, вы же все го-ордые…Но пожалеет, что родился на свет. А зовут меня Кириллом. Это тебе о чем-то говорит?

В затуманенном пытками мозгу внезапно всплыло воспоминание: в петербургской жандармерии появился палач, прозванный своими коллегами… Это каким же надо быть, чтобы среди жандармов, далеко не ангелов, заслужить такое прозвище!

Он прошептал, еле шевеля разбитыми в кровь губами:

- Это ты – Кирюша-Костолом?

- Ага, значит, слыхал? То, что ты получил – это пока за лошадь. А сколько прохожих погибло, когда рванула твоя кустарная бомба? Четверо! Охотитесь на губернатора, а при этом мрут те самые трудящиеся, о которых вы будто бы печетесь. Я бы таких, как ты, не отправлял на каторгу, а сразу – в расход. Но это не мне решать. Сейчас получишь свое за каждого погибшего прохожего. Ну, держись, мразь!

Одним ударом опрокинув стул с сидевшим узником, жандарм принялся старательно, будто глину месил, топтать коваными сапогами лицо несчастного бунтаря. Тот, как и положено революционеру, молчал, лишь изредка издавая хриплые стоны. На жандармский мундир из-под сапог летели кровавые брызги. Наконец, устав, страж режима на минуту отошел, залпом выпил кружку холодной воды и, схватив узника за руку, потащил по полу к полуоткрытой двери…

2.

Генерал Герасимов поднял глаза от бумажного листа, исписанного мелким витиеватым почерком, и обратился к ротмистру Николаю Издольскому:

- Ознакомился с вашим рапортом. Прежде всего, считаю нужным спросить: нет ли здесь личных мотивов?

Тот нервно захлопал ресницами:

- Что вы имеете в виду, ваше высокопревосходительство?

- Почему вы так ополчились на вашего сослуживца Агафонова? Может, он вам перешел дорогу? В чем-то обошел вас по службе, скажем? Или здесь замешана женщина? Дуэли нынче вышли из моды, вот вы и решили поквитаться таким образом – с помощью бумаги и чернил? Ответьте, как на духу!

- Никоим образом! Ничего личного здесь нет. Мне просто неприятно сознавать, что бок о бок со мной служит садист. Я сам не испытываю ни малейших симпатий к врагам престола и отечества, но мы обыкновенно их мучаем, чтобы получить необходимую информацию. А он – когда уже нечего узнавать, просто ради того, чтобы помучить.

При этом изобретает какие-то варварские способы и получает одному ему понятное удовольствие от их страданий. Я ведь не зря упомянул в рапорте о таком: вырезает на груди – иногда на спине – пятиконечные звезды. Не говоря о том, что это – прямо-таки турецкое зверство, недостойное русского офицера, следует подумать: что именно он вырезает? Ведь это пентаграмма, бесовский символ! Может быть, Агафонов – ко всему еще и сатанист?

Издольский сделал паузу, перевел дух. Генерал благосклонно кивнул:

- Я вас понял, продолжайте. Вижу, вам еще есть о чем поведать.

- Так точно, ваше высокопревосходительство! Разрешите уж все высказать. Постараюсь быть краток…То письмо, что прислали из Туруханска, стало, выражаясь высоким штилем, каплей, переполнившей чашу. Он переломал пальцы террориста дверью. Вложил, открыл, закрыл…

Результат известен. И какой из того теперь на каторге работник? Ведь туда ссылают государственных преступников, дабы они трудом принесли хоть какую-то пользу отечеству. В данном случае Агафонов своей дикой жестокостью лишь навредил! Если бы не этот случай, я бы, возможно, и не решился писать рапорт, отвлекать ваше внимание, когда у вас и без того неотложных дел много…Но это – уж чересчур, согласитесь!

Герасимов подумал, молча вынул сигару, отрезал кончик, но закуривать пока не стал. Положил на край стола, тихо вздохнул:

- Возможно, вы несколько сгущаете краски? То, что офицер жандармерии ненавидит врагов престола, весьма похвально. А если он в своей ненависти, скажем, переусердствовал, ему необходимо строго указать. И все!

Повисла напряженная пауза. Наконец ротмистр решился:

- Позвольте тогда уж о том, о чем я умолчал в рапорте. Дело в том, что у Кирилла Агафонова есть и другие странности, прямо-таки необъяснимые. Сидели мы с ним как-то в засаде. Требовалось на глаз определить расстояние до ближайшего дерева. Тут он и брякнул: «Метров пять».

Не в саженях и не в аршинах измеряет, а в метрах! Иностранец выискалася, извольте видеть! Потом, правда, сообразил, стал поправляться, мол, оговорился. Да только слово не воробей! Какой русский человек так скажет?

Еще одна, казалось бы, мелочь, но все-таки: несколько раз было замечено, что он при вопросе «который час?» непроизвольно хватается за запястье левой руки. И смотрит так растерянно, будто там что-то должно быть, а его нет. Обыватель бы не придал значения, но у наших-то глаз наметанный! Что, скажите на милость, общего, между вопросом о времени и левым запястьем?

Кстати, еще о мерах длины. Как-то он еще раз – будто бы! - оговорился, что в аршине 17 вершков. Но ведь – 16, это любой приказчик в лавке знает! Что же он – круглый неуч? Между прочим, на это указывает еще и то, что он совершенно не знает, когда пишется буква «ять». Лепит его куда надо и не надо! Истинно говорю, я не раз по службе читал им написанное!

Генерал неожиданно добродушно рассмеялся:

- Ну, это уж вы хватили, голубчик! Вспомните, кого из нас в годы ученья не пороли за этот ять!

- Если бы только это… Застал я его как-то за чтением английской газеты. Где он ее взял – еще вопрос? И откуда, спрашивается, знает язык?

- Может, ничего он не знает, комедию ломал перед вами? Так сказать, реабилитировать себя хотел за невежество?

- Напротив! Он газету читал украдкой, когда я вошел, поспешно спрятал, но я название «Таймс» успел разглядеть. Получается – что же? Образованный? Нет, не получается!

Герасимов помолчал, закурил. Подбодрил Издольского:

- Да не переживайте так, я вас понял. Непонятный человек этот ваш Агафонов! И какой же вы сделали вывод, позвольте спросить?

- Вывод напрашивается сам собой, ваше высокопревосходительство: мы проморгали шпиона!

Смотрите сами: в русских мерах длины не разбирается, зато знает английский язык! Образованные люди, как правило, знают либо немецкий, либо французский. Есть и такие, кто – оба языка. На всю Россию наберется едва ли сотня знатоков английского. Да и зачем он нам, по правде говоря? Америка далеко, а с Англией контактов мало. С ней больше конфликтов.

Так что вывод один, нелестный для нашей службы: пригрели змею, так сказать! Придя к этой мысли, я совершил шаг, о коем не стал излагать на бумаге, а сообщаю вам лично, как и намеревался: отослал запрос по бывшему месту службы Агафонова, в Екатеринбург, дабы навести о нем справки. И на днях получил ответ: в сем славном городе, равно как и в губернии, означенный Кирилл Агафонов никогда не служил. Так-то!

Выходит, служит в жандармерии столицы неизвестно кто по подложным документам. Что остается думать? Другая мысль, кроме как об иностранном шпионе, в голову не приходит. Всё! – Издольский закончил и вытер вспотевший лоб. Глаза его лихорадочно блестели.

Молчание первым прервал генерал:

- Ваши логические построения разбиваются об один, так сказать, подводный камень: уж если бы заслали к нам агента, то в российских мерах длины и веса научили бы разбираться в первую очередь.

И насчет ятя тоже бы поднатаскали, будьте уверены! К тому же, если засылать шпиона, то не к нам, а в войско. Что у нас можно выведать? Пароли и явки российских бунтовщиков? Так это иностранцам даром не нужно, у них со своими анархистами хлопот хватает.

Но явление тревожное, согласен: в ряды стражей государственного порядка проник некто неизвестный и чуждый. Это нельзя так оставить. А вы попробуйте вот что: разговорить его традиционно русским способом.

- Позвольте спросить, это как? – почти прошептал Издольский.

- Вспомните, как говорили древние: истина в вине. А по-нашему – в водке! Вы бы с ним выпили, да так, чтоб закуски поменьше, глядишь, язык и развяжется.

- Дело в том, ваше высокопревосходительство, что мы с ним не особо приятельствуем. Он вообще ни с кем накоротке не сходится, держит дистанцию, я бы сказал. Нет у меня повода с ним пить. Вот если бы неожиданно причина нашлась… Тогда, пожалуй…

- Поясните вашу мысль, будьте любезны.

- Скажем, встречаемся мы случайно где-нибудь неподалеку от трактира. Я к нему с радостной вестью: прибавилось звездочек на погонах! Такая радость! Тут уж отказаться – товарища обидеть. Неплохо, а?

- Однако вы хитры, Издольский! Пользуетесь моментом?

- И то сказать, - протянул ротмистр несколько обиженным тоном, - неужто я не заслужил? В прошлом году явку виленских террористов раскрыл. Не один я, конечно, но ведь и я тоже. А меня тогда обошли званием…

После минутного раздумья генерал махнул рукой:

- Будь по-вашему! Готовьтесь к заданию!

3.

…В трактире был обычный будничный вечер. Кто-то вел себя тихо и пристойно, кое-кто уже начинал покрикивать, а кого выводили под руки на улицу, на сырой невский ветер и моросящий дождик.

Еще час назад «господин Агафонов» и «господин Издольский», а ныне просто Кирилл с Николаем, уже почти друзья, выпили на брудершафт и теперь сидели, склонившись головами к столу, почти касаясь лбами друг друга. Кирилл невнятно, сбивчиво рассказывал, Николай слушал, изредка вставляя удивленные либо восхищенные междометия. Внезапно он перебил рассказчика:

- Так это…где, говоришь, ты учился?

- На историческом. С третьего курса ушел – не ушел…исчез…забросило меня к вам…Так что, считай, образование у меня неоконченное высшее.

- Ты прямо как тот агитатор, что два года назад брали в Нижнем. Он тоже на историко-филологическом. Ох и вредный попался, гад, идейный…Сейчас за Байкалом в тайге гнус кормит…

- Нет, Коля, в мое время таких универсалов не бывает. Либо историк, либо филолог. Вот…А тема курсовой работы у меня была – о 20-х и З0-х годах. О различных аспектах, как раньше называли, социалистического строительства.

- Какого…строительства?

- Ну это, типа, новой жизни…Ты вот, между прочим, с бунтовщиками воюешь, а правильно их называть не научился. Не «сицилист», а «со-ци-алист».

Вот и натолкнулся я, брат, на такие цифры: за годы войн – понимаешь, всех войн, что вела страна в мое время, погибло 44 миллиона человек.

- Ого! Страшно.

  - Конечно, страшно, но то – война. А теперь слушай другую цифру: за годы мирного строительства социализма погибло 66 миллионов людей. Это в мирное время, прикинь! И погибшие в военные годы – даже в тылу – в эту цифру не входят. На великих стройках новой жизни, понимаешь?

- Нет, не понимаю, - Издольский обалдело помотал головой. - Ну, бывает, на стройке гибнут. Кирпич там на голову упадет или кто сам сорвется с лесов…Но как это можно – чтобы миллионами? По-моему, это нельзя понять…

- А я о чем? Нормальный человек и не поймет. Тогда, по-моему, все стали ненормальными. Теперь, с высоты прошедших лет, так кажется… В общем, я это знал и раньше, про весь тот ужас. В школе говорили… Но одно дело – школа, а другое, когда занимаешься этим профессионально, с изучением документов. Вещи открываются страшные… Об этом нельзя равнодушно…Слушай, давай еще выпьем!

- А тебе много не будет? Смотри, ты на стуле еле держишься.

- А сам-то? Нет, мы с тобой точно из разных времен. В мое время такого вопроса даже не бывает – много, не много… Вот если б еще огурчика пожевать…

Николай, памятуя генеральский наказ «чтобы поменьше закуски», демонстративно похлопал себя по карманам.

- Нет, брат, извини, поиздержался. Только на извозчика и осталось.

- Извозчик – это хорошо. А то мы сами точно не доп-пле-темся…Так о чем я? Да! Было время, когда хотели все свалить на одного лидера… м-м…вождя усатого… Только я думаю – дело не в нем одном. Ну, были бы другие, может, меньше бы убили. Но сам подход! На человека смотрели как на подручный материал. Ну это – как паровоз бежит, а в топку вместо угля бросают людей, чтобы он ехал…Так и ехали! И довольно быстро!

Кирилл опрокинул еще рюмку и придвинулся к Издольскому совсем близко – носом к носу. Перешел на трагический шепот:

- Так я тебе скажу: если это общество вроде как самое справедливое, почему его нужно строить на крови? Это что, нормально? Думал об этом, думал… Ну, и крыша поехала…

- Какая крыша?

- Ну, это выражение моего времени. В общем, черепушка. – он постучал себе по лбу и продолжил: - Кому нужна эта мясорубка, Коль? И ради чего?

- Погоди, ты говорил: в твое время все грамотные. Так это, знаешь ли, неплохо. А то мне вот позавчера дворник говорит: вам, барин, записку передали. Я спросил, что в ней? А потом в мыслях сам себя дураком обругал. Кого я спрашиваю, ежели он, дубина, записку прочесть не умеет?

- И с этим тоже все не по-людски. Что ж, для того, чтобы всех научить читать, надо сначала миллионы жизней угробить? И прежде всего – самых грамотных, образованных? Так, что ли?

- Так ты расскажи, как здесь оказался? В толк не возьму, как такое возможно?

-Я, что ли, возьму в толк? Кто это поймет? Расскажу о том, что было перед этим. Повели нас всем курсом в Шлиссельбург.

- Как это – всем курсом? Что вы такое натворили?

- Постой, я тебе не сказал – в мое время там музей. В камерах, значит, вместо узников - экспонаты. Показывают, в общем, быт заключенных. Ну, вот этих, которых мы с тобой сейчас туда отправляем. Тут я вспомнил то, что изучал накануне, к защите курсовой готовясь. И такое меня зло взяло на этих…идейных борцов! Подумал: я бы на месте царских властей с ними еще не так…

Надо было всех – либо к стенке, либо пожизненно. И почувствовал дикую головную боль. Света белого не видел, что называется. Будто все исчезло вокруг, одна боль.

- Долго это было с тобой?

- Не знаю, тогда казалось - долго. Теперь не знаю. Может, несколько часов, а может, несколько минут. Потом очнулся, уже на улице, а вокруг – 19-й век. Видно, Бог услышал мои мысли.

- Н-не надо грешить на Бога! Господь на это неспособен – перебросить человека больше чем на век назад. Разве что сатана…

- Ну вот, остальное ты знаешь. Раз я здесь, значит, для того, чтобы выкорчевывать скверну. Только изменить ничего нельзя. Все это еще впереди…

- А если я это все расскажу?

- Да кто ж тебе поверит, Колюня?

Это обращение окончательно уверило Издольского в том, что перед ним – выходец из другого века. Никогда, даже в подпитии, ни один сослуживец не позволял себе подобной фамильярности.

- Да ты и сам мне не веришь. Сам напоил, а теперь думаешь: мало чего с пьяных глаз наболтать можно? Вот когда государя императора грохнут, тогда и поверишь…

Пару минут Николай переваривал неожиданную информацию.

- Что ты сказал? Убьют… царя? И ты так спокойно говоришь об этом?

- Кто, я спокойно? Пос-смотри на меня! Да я извелся весь!

Издольский пристально взглянул на Агафонова: издевается, что ли? Но тот смотрел остекленевшими глазами куда-то сквозь него, будто искал свое призрачное будущее.

- Слушай, хватит о крови! Меня уже мутит…скажу тебе о другом. Теперь понял, почему у тебя с ятем сложности. Запомни: у меня на родине, в Харьковской губернии, в гимназии говорили так: где в русском – е, а в малороссийском наречии – и, там пиши ять: белый – билый, серый – сирый, ну и так далее. Кто знает по-малорусски, тот поймет.

- Мне-то откуда его знать, ведь я уралец!

Николай хотел сказать: «Еще неизвестно, какой ты уралец», но подумал и промолчал. Приятели неуклюже поднялись и, поддерживая друг друга, побрели к выходу, где их ждал извозчик…

Сентябрь 2013 г.