МОЗАИКА – ИНДИЙСКИЙ ОКЕАН, АРХИПЕЛАГ ЧАГОС… (НФ-повесть)

ИНДИЙСКИЙ ОКЕАН, АРХИПЕЛАГ ЧАГОС. ШТАБ КВАРТИРА ГАЛАКТИЧЕСКОЙ ИНСПЕКЦИИ (АДРЕС ВРЕМЕННЫЙ).
– Агент Брайен, вы сознаёте всю полноту ответственности, возложенную на вашу пятерку?
– Отлично сознаю. Каждый из моих подчинённых прошёл полный курс подготовки и готов выполнить свою миссию. Вместе – мы сделаем всё, что в наших силах.
– Кратко повторите суть индивидуального задания каждого.
– Серж Бобров отправится в Россию середины девятнадцатого века, где будет действовать под легендой родственника графа Колокольцева, которого означенный граф, да и всё его окружение – от ближайших слуг до дальней родни – видели только в детстве. Документы у него вполне убедительны. Зухра Реджани отправится в Мавераннахр – нынешнюю Среднюю Азию в конец четырнадцатого века, где ей предстоит проникнуть во дворец тамошнего наместника Тамерлана Хромого и там любой ценой раздобыть ещё один осколок "сердечника". Пак Чхон Иль незамедлительно готов отправиться в шестнадцатый век, сроки уточняются, где он примет участие в морских боях с самураями. Иного способа проникнуть на борт японского боевого судна, как ни крути, нет.
Данный сценарий проникновения учитывает специфику самоизоляции тогдашней японской нации. Но самое трудное задание скорее всего у Тсугвы. Здесь и вовсе вероятность успеха невелика. Ведь в будущем нас ещё нет, и вряд ли тамошние контролёры пропустят пространственное нарушение.
– Мы уже пытаемся с ними связаться. Но почему-то сами первыми они не выходят на связь. Либо это проблемы ужесточившейся пространственно-временной этики, либо там установлен мощнейший непроницаемый барьер. В последнем случае придется воспользоваться услугами субъядерщиков. Пока же они работают над предварительными расчётами – днём и ночью считают… Кстати, а знаете ли вы истинную цену провала?
– Наверное, провал затронет каждого, и еще не известно, кто будет наказан в большей мере. В худшем случае всех нас ждёт полнейшая аннигиляция, не в самом лучшем – выброс по касательной на мнимую временную ось и какая-нибудь жуткая сфера Шварцшильда.

ПАК ЧХОН ИЛЬ, КОРЕЯ, 30 ЛЕТ, СОТРУДНИК ТИХООКЕАНСКОГО УПРАВЛЕНИЯ КИТОВОДСТВА, ТАЙНЫЙ АГЕНТ ПЕРВОГО УРОВНЯ
Когда думаю о том, что мне предстоит, от волнения замирает сердце. Неужели я увижу своими глазами, как мои далёкие предки отстаивали свободу? Неужели лицом к лицу встречу легендарного корейского флотоводца Ли Сун Сина? Даже мечтать не смел о таком!..
В студенческие годы у меня сложились вполне дружеские отношения с Итиро Ямакавой. Мы и сейчас нередко встречаемся в виртуалке, а как-то раз и вживую. И всё же, как иногда вспомню, что вытерпела моя страна от его алчных пращуров, кровь закипает и хочется взяться за двуручный клинок.
А в той войне ещё неизвестно, что произошло бы, не будь у нас такого изобретательного полководца, как Ли Сун Син. Это ему принадлежал проект легендарного кобуксона – судна-черепахи – первого в мире броненосца. Эти морские "черепахи" наводили ужас на врагов и не оставляли им шанса на спасение. Правда, сам адмирал внезапно погиб в последнем морском бою, в котором воссозданный им корейский флот одержал заслуженную победу. Народ ликовал и плакал. Траур и триумф слились воедино.
Увы, потомки завоевателей так и не успокоились. То, что так и не удалось им в конце шестнадцатого века, они осуществили в двадцатом. И тогда настали самые черные в истории Кореи годы: самые страшные, самые жестокие, самые кровавые. Так продолжалось с 1910 по 1945 гг., о которых до сих пор нельзя вспоминать без боли.
Освободители, к несчастью, на Север и Юг пришли разные – из двух тогдашних сверхдержав, которые противостояли друг другу. И представления о том, как жить корейскому народу дальше у них тоже были разные. Но время стёрло и их следы…

ЦЕНТРАЛЬНАЯ АМЕРИКА, БЕЛИЗ, ПУНКТ ПОДГОТОВКИ ТЕМПОРАЛЬНЫХ ПЕРЕМЕЩЕНИЙ
Звонок прозвучал так робко, словно посетитель не решался надавить кнопку. Брайен повернул миниатюрный рычаг на пульте, и непроницаемая прежде дверь с внутренней стороны стала прозрачной. На площадке перед внешне осязаемой дверью терпеливо стоял Тсугва – через мгновение, бесшумно въехав в стену, дверь открылась. Патрик жестом пригласил посетителя в комнату. Тот неробко вошёл. Внутренне эти стены были ему знакомы, внешний антураж ничего, собственно не менял…
– Возникла проблема, шеф! – по-земному донесся из лингафона квакающий голос.
– Ну, что там ещё такое. Неужели, Тсугва, тебя так страшит экскурсия в будущее?
– Дело не в том, – постарался ответить Тсугва, как можно деликатней. – Свойства нашей расы обязывают. Мне время, пардон, нестись. Планетарная эякуляция вне моего логического контроля. Меня просто отзовёт Природа. Над нею я не властен. Здесь ещё одна деликатная просьба. Яйцо должно открыться на родной планете. Прошу вас организовать отправку яйца во внепространственном переходе. Такой себе, скажем, э-ээ-эээ, Интернет. В ближайшее время предстоящий фибро-вагинальный процесс привяжет меня к Земле… Но как только, так сразу, – попытался пошутить напоследок Тсугва.
– Представь себе, Тсугва, что мы учли и это твоё тонкое обстоятельство, – моментально среагировал Брайен. – Ведь твой потомок – первый коренной инопланетянин Земли. А это для всех нас – событие. Поэтому не волнуйся: задействованы все надлежащие службы и ведомства. Но здесь есть некоторые трудности, – Брайен выдержал надлежащую паузу. – Хочешь апельсин?
Тсугва нерешительно кивнул. Патрик протянул ему через пищефильтр в шлеме сочный оранжевый плод, и Тсугва принялся с аппетитом высасывать его, пока и прочная кожура не превратилась в рыхло-питатательную пульпу. За мгновение от цедры не осталось и крошки… После внезапного насыщения Тсугвы, Патрик терпеливо продолжил:
– Ты понимаешь, предложенным тобой способом мы до сих пор доставляли только функциональное оборудование. Но вот живых существ и продовольствие для них мы по-прежнему возим на традиционно суперсветовых кораблях. Они, хотя и тихоходны, но надёжны. Дело в том, что при нынешнем состоянии нуль-транспортировки, живые организмы, к сожалению, перестают быть живыми: из них получаются внешне идентичные, но по сути безжизненные копии.
– То есть, происходит трансгалактическое убиение? – с неподдельным ужасом спросил Тсугва. – Если мой плод прибудет мёртвым, я никогда более не смогу вернуться на родину, – внезапно сказал он тихим потухшим голосом.
– Тсугва, старина, в твоем положении не следует волноваться, – попытался успокоить инопланетянина Брайен. – Кто сказал, что доставить твоё яйцо на Оринат способен лишь земной транспортник?
– Ну, да. А кто же ещё? – без доли удивления переспросил Тсугва.
– Сейчас на Луне находится несколько инопланетных сканеров. Они считывают время и пространство по-иному, чем земляне. С ними уже идут переговоры: на Земле ты личность заметная. Мы предпримем должный дипломатический прессинг. Тем более что флотилии пришельцев принадлежат ящуровекам. Уж кому как не им понять твои проблемы. А решить эти проблемы мы им поможем…
Тсугва был напрочь лишен внешней мимики, но его восторженное поквакивание говорило о восхищении. Отныне он готов был служить землянам за совесть.
– Но, я вижу, что тебя ещё что-то беспокоит, – предупредительно переспросил Патрик.
– Знаете ли, Брайен, мне пришло в голову, что наша оринатская долговечность сыграла с нами злую штуку: мы стали менее эмоциональны и замедлили своё эволюционное развитие. Вот потому вы уходите к звёздам через гиперпространство, а мы давно проигнорировали такую возможность и умеем только квантоваться в открытом космосе. Вот если бы меня не привезли на вашем земном корабле, то мой бы образ дошёл до вас лишь за тысячи лет… И ещё, – печально вздохнул он, – с определенно допустимыми искажениями… Уже и на пересылке в районе звезды Канопус я красотой не блистал, а ведь у себя на родине я был редкий красавец – едва ли не эталоном.
Брайен его утешил:
– На своей родной планете твой потомок будет не менее привлекательный. И во-обще, тебе сейчас вредно переживать. Пошёл бы ты в пальмовую рощу. Сейчас с Атлантики веет утренний бриз и тебе печалиться не о чём… Галактическая инспекция никогда слов на ветер не бросит.
Округлившийся за последние земные месяцы гость юркнул за дверь. Пальмовые кущи его утешали…

ИЮЛЬ 1864 Г., РОССИЯ, ПЕНЗЕНСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ИМЕНИЕ ГРАФА КОЛОКОЛЬЦЕВА. СПЕЦКОМАНДИРОВКА АГЕНТА БОБРОВА

День первый
…Серж изумлённо глядел, как медленно тает в воздухе фиолетовая рамка. Вот и всё, что осталось от пространственно-временного коридора. По нему он и проник сюда. Позади оставались месяцы напряженной подготовки к роли молодого аристократа, вернувшегося из путешествия по Европе. Одет он был со сдержанной элегантностью, не переходящей в пошлую роскошь. Но самым ценным атрибутом его здешней экипировки был перстень, который словно прирос к безымянному пальцу на левой руке. Он играл роль своеобразного компаса, призванного отыскать путь к вожделенному артефакту. Импульсы, посылаемые сверхчувствительным датчикам мгновенно ощущались нервными волокнами сталкер-агента, которому только и оставалось идти на сигнал.
Серж вздохнул полной грудью чистый лесной воздух, наслаждаясь им словно изысканным коктейлем. Он действительно был прекрасен и в нём ощущалась сочность. Бобров двинулся прямиком через густой сосновый бор, твердо надеясь, что близость человеческого жилья непременно даст о себе знать. Слушая пение лесных птиц, он мысленно поблагодарил создателей преобразователя, использовавших диковинный космический материал. Прежде на Земле не было ничего похожего, и, как заверяли Сержа в штаб-квартире Галактической инспекции, его индивидуальный микроулавливатель был настроен на фиксации лишь этого уникально-го изучения.
Собственно задача была достаточно простой: она сводилась к тому, чтобы непременно пробраться в имение старого графа под видом "своего" человека, а затем легально получить искомую вещь, сообщить об этом по темпоральной связи и вернуться… Для этого было необходимо в течение краткого времени побыть псевдо-Иннокентием, внучатым графским племянником, который в последний раз был в здешней глуши в трехлетнем возрасте.
Легенда прикрытия казалась надежной, так как настоящий Иннокентий в ту пору обретался то ли в Баден-Бадене, то ли в Ницце и письмами своих дальних родственников обычно не баловал.

…Внезапно послышался цокот копыт и скрип деревянных колес. Между стволов вековых сосен промелькнул странно знакомый силуэт. Серж прибавил шагу и четко увидел картину до боли знакомую со школьных уроков. Увиденное агентом кажется проходили в курсе русской литературы. Гнедую лошадь, запряженную в телегу, мерно вёл сермяжный лопатобородый мужик в лыковых лаптях. Он словно сошёл с иллюстраций к произведениям писателей той поры: Тургенева и Некрасова. Это был первый встреченный Сержем реальный человек. Пора было приступать к знакомству с этим лапотником, а затем, чрез него – с иными обитателями здешнего мира.
– Эй, мужичок, куда путь держишь? – озорно окрикнул Серж проходящего.
Тот, узрев барина, проворно сдернул плешивую шапчонку с башки и застыл в подобострастном холопском ожидании.
"Всего три года, как отменили крепостное право, а привычки, как видно, держатся…"
– Я, барин, помещичий лес не рубил. Пробавлялся хворостишкой да сушняком, да ещё дальним буреломным лесоповалом. Всё равно-кась древесинка гниёт. – И в подтверждение своих слов вытащил из телеги узловатую корягу с гнилистым белым налётом. Легко приподнял. – Такой лес ужо метит под себя только лешак. Вот и я, прости мя грешного, Господи, не побрезговал. Мы, ваша милость, с лешаком отродясь бестопорные…
Он покорно замолчал. И неуверенным движением вытащил из-под рогожи, покрывавшей телегу, трухлую узловатую корягу.
– Да что ты мне, право, деревяшки суешь. Ответствуй лучше: далеко ли до барской усадьбы? Только голову не морочь, а то велю выпороть по приезде!..
– Усадьбы-то чьей: чай не его ли сиятельства Игнатия Порфирьевича?
– Его, – согласно кинул Бобров.
– Да не очень… Версты две отсель будет, барин. – И чуть промолчав, добавил: – На моих дрожках не изволите ли? Чай не лихие петербургские, но домчат.
Серж решительно отмахнулся:
– Да катись-ка ты… сам! Желаю пройтись, – что-то давненько родным воздухом не дышал. И передай его сиятельству, что к нему вскоре пожалует Иннокентий. Сам! Да передай ему вот что! – Здесь Серж достал из-за пазухи настоящий раритет-фальсификат: написанное гусиным пером письмо из тайной канцелярии XXIV-го века. – А теперь, мужик, трогай! Да ничего не перепутай!
Возница, перекрестясь, тут же дёрнул поводья, и тощая сельская кляча, чуть проволакивая холку, припустила во всю прыть. Впрочем, скаковой прыти ей воистину не хватало. Серж только усмехнулся. Как видно, не из-под неё знаменитые орловские рысаки…
Теперь он не спеша шёл лесом, слушая трели непуганых птиц. Заблудиться в здешних местах ему было не суждено. Указующий перстень-навигатор всё чаще сигнализировал о месте нахождения искомого артефакта.
На крыльце барского дома с вычурными колоннами его уже поджидал, щуря свои подслеповатые глаза, подобострастный старый лакей. Он целую вечность был уже готов к услужению, и ровно столько же времени изначально имел всё в виду. От него никто бы не дождался почтительного: "Я к вашим услугам, сэр!", но холопская прогнутость присутствовала. В эти годы эдакие плутишки по всей России спешно скупали разоренные имения своих господ. Серж сразу разглядел фальшивую изнанку этого человека. С ним было необходимо держать ухо востро!..
– Милостиво просим, ваше благородие! Старый барин Игнатий свет батюшка Порфирьевич строго наказал оказать вам должное почтение и препроводить в отведенные вам покои. Там пока и опочинете, потому как им нездоровится. Бобров небрежно бросил:
– Так уж и быть, веди. А то я здесь не был, почитай, двадцать лет. Того, гляди, с непривычки и заблужусь. То-то будет нелепость…
В сенях после яркого солнечного света казалось темно, как в погребе. Пахло свежесваренными щами и утренним тестом. Под ногами несколько раз оглушительно скрипнули доски. Когда глаза Сержа привыкли к внезапно обрушившейся темноте, он увидел рядом с традиционными образами несколько портретов в золочённых массивных рамах. С рам на него взирали якобы его собственные отдаленный предки. Написанные крепостными холопами, они не претендовали на некую вычурность. Скорее это был самый настоящий провинциальный лубок. Но число этих предков было просто внушительно.
"Ох, и плодовиты, блин, Колокольцевы!" – пронеслось у него в голове.
Наконец шельма-дворецкий распахнул перед ним дверь в горницу, а сам будто растворился во мраке. Туда же канула и отсвечивавшая серебряным шитьём его старая лакейская ливрея. Теперь от обер-лакея не осталось и памяти. Сигнал, доходивший в мозг, словно в детской игре вызывал зрелую ассоциацию: "Горячо!"

Но пока предстояло знакомство с местным барином, что, судя по всему, было дело нешуточным. Но барин оказался в чём-то проще лакея…
Серж воплощенный в этот миг в Иннокентия решительно шагнул в комнату. На кресле, обтянутом тёмно-зелёным чехлом, сидел закутанный в добротный стёганый халат седой человек. Он мог бы сойти за библейского старца, если бы не глаза – молодые, светящиеся проникновенно-тонким умом. Бобров изобразил перед сидящим шутливый полупоклон, в котором всё-таки выказывалась некая искренняя учтивость:
– Бонжур, дорогой Игнатий Порфирьевич!
Тот, кашлянув, ответил сиплым стариковским голосом:
– Здравствуй, разлюбезный мой племянничек. Право, похорошел да и осанкой переменился. Богатырь! А я-то помни тебя ещё во младенчестве. Кешка – два орешка. Так тебя дворовые кликали… Впрочем, когда это было. Да ты садись и ответствуй, зачем так Пантелея перепугал?
– Кого-кого? – невинно переспросил "племянничек".
– Да мужичонку нарочного… Тоже мне почталмейстера выискал. К вам, говорит, ваше сятельство, Кешкентий кланялся… А сам, дурья башка, дрожит: за прогулку в барский лес выпорки ждёт. И выпорол бы!.. Да времена нынче не те… Век перемен!
Чуть помолчав, хозяин с горькой ноткой добавил:
– Из столичной родни только один ты о моём юбилее не забыл, хоть и поносило тебя по Европам. Пётр-то прорубил окно, а не ямские ворота. Чего вас туда, право, несёт? Ты хоть немчуриной не стал. А то житья от них нет – и лес покупают, и душу, и лучших холопских девок в бордель. И всё по гербовым бумагам да за такие деньжищи, что русскому не угнаться.
Только тренированная выдержка помогла Сержу унять дрожь в коленках. "Эка же – юбилей. Что-то наши хронописцы в точь проморгали… а мне теперь отдувайся. Следует срочно у дворни уточнить: что здесь и когда"… Он с усилием улыбнулся:
– Так ведь юбилей-то ваш, дядюшка, не сегодня.
– Нет, послезавтра. Тогда и соберется весь местный бомонд. А что невест – то тебе козыря. Жаль вот только, что больше никого из родни не будет. Свою благоверную Марфёну Федуловну ещё в прошлом годе свезли на погост. Перед Водокрещеньем и преставилась. Теперь вот чаёвничает со святыми угодниками, а мне накрепко, помнится, наказала её наливочки пить. Из года в год ягодку к ягодке подбирала: и бруснички, и клюковку и ежевичку… А что до малиновки, то одному мне её и до смерти не перепить… М-да. – Старик погрустнел. Но чуть погодя улыбка снова заиграла у него на лице:
– Сынок мой, Антоша гренадерской ротой командует.
– Где? – невольно вырвался у Сержа всегдашний вопрос.
– Под Архангельском. Студёный край, зато чеченские пули туда не долетают. А дочь за купца первой гильдии вышла. Она ему сословие в приданое дала да лесную делянку, а он ей домишко кирпичный крепкий да капиталец к нему, да ямской извоз с ямщиками. Перекупил купец по закладным у самого губернатора! Правда, не навсегда, но на полста лет… При уме хватит и внукам…
Вошла пожилая служанка. Принесла модный по тогдашним временам полудник – горячие бублики и столь же горячее какао. С поклоном удалилась.
– Так о чём это мы? – переспросил граф, хлебая по-сельски из блюдечка. Какао было на густом молоке. В воздухе запахло русской печью, травами и колониальными пряностями. Всё это напоминало какую-то забытую сказку. Серж только не мог вспомнить – какую.
Между тем граф продолжал:
– Чтобы мы – Колокольцевы – столбовые дворяне прежде с купчишками породнились? Да никогда! А нынче всё меняется… Гербовые да купчие, залог да подлог заменили честь и оброк. Я своей Ксении так и сказал.
– Отцова воля – дочке неволя, – попробовал пошутить Серж.
– Ну, не совсем, чтобы так. Я хоть и состарился, а всё вижу: ушло наше время. Теперь другие на Руси хозяева. А от бедности мелкопоместной не заречешься, да ещё когда три поколения до тебя в дуру спускали имения: за красоту бабью да стать лошадиную, а за экстерьер да холки собачьи пачками спускали холопов. Как только лес сохранить сумели, да ещё две деревни к нему. Ума не приложу…
И надкусив бублик, Игнатий Порфирьевич сам перешёл к расспросам:
– Сам-то ты как? Правда ли, что всю Европу объехал? Неужто ль див там много невиданных?
– Всю нет, но на пути из Петербурга в Париж видел и польских и германских господ… Не по-русски сухопары они, да и приёмом не блещут… – И тут Серж бегло пересказал несколько страниц из путеводителя по Европе за 1861 год, дополнив их парочкой "воспоминаний". Получалось, что и табак германский курил, и польскую "вудку" пил…
– Так ты и Гейдельберге учился? – удивился граф.
– Да, так, временами, – засмеялся Серж, по иронии судьбы он действительно учился в тамошнем университете, только не в девятнадцатом, а двадцать четвёртом столетье. Вслух же добавил:
– Учился временами, когда безделье надоедало… А что за необычная пепельница у вас? – перевёл "племянник" разговор на интересующий его предмет. Тот невзрачно стоял на дубовом резном серванте. Хоть местный краснодеревщик не приложил особых усилий, но сервант был особо заметен, поскольку в нём наблюдались всяческие "венецианские" шкатулки и полочки. И в отдалённом ХХIV-ом веке его бы сочли крайне функциональным! Можно было только восторгаться топорным умением мужиков!
– А что, заметил? – старик довольно рассмеялся. – Это моя гордость! Эту хрень крестьянские ребятишки случайно в лесу нашли. Говорят, в дупле. Металл вроде бы – лёд, а сияет будто огонь. Обычно, что не найдут – всё тащат себе, а тут смекнули, что такой вещице в мужицком жилье не место. Вот и сами приволокли… Авдей же, мой покойный слуга, – здесь граф истово перекрестился, – смастерил пепельницу из этой штуковины. Работа, правда, топорная. Но всё равно такой штуковины не сыскать в окрест. Многие зарятся, уже и борзых предлагали. А на что мне, старику, эти борзые?!.
Здесь, сделав паузу, граф внезапно добавил:
– Ты уж прости, племянничек, прилягу я… Хвораю нынче, а к послезавтрему надо быть на ногах! Эх, года мои – аки-паки!.. Пока же я хандрить буду, прими приглашение Терентия Прокопьича. Не то мужик, не то барин – одним словом, исправник! Но голова! – и здесь старый барин покачал указательным пальцем.
И видя, что Бобров спокойно направляется к двери, прибавил:
– Да скажи Трифону, пусть тебе наш новый семейный альбум покажут! Там, знаешь ли, собраны семейные дагерротипы. Кто бы мог прежде подобное вообразить! – и граф позвонил в серебряный колокольчик.
Уже в сенях Серж тихо повторил как молитву: "Граф: Игнатий Порфирьевич, исправник: Терентий Прокопьевич – не перепутать бы!.." Архаические имена давались хрононавту отнюдь не легко…

День второй
…–Знатный боровичок, – Терентий Прокопьевич тихо улыбался, вертя в руках крепыш белый гриб. Боброву, в отличие от него, попадались одни подосиновики.
– Да, вам больше везёт, – вздохнул Серж. – Как видно, этот лет знаете, как своих пять пальцев.
– А то, – коротко подтвердил исправник. – Почитай сорок лет служу в здешних местах. Каждый уголок лаком! Не то, что нонешние господа… Всё им заграницу давай!..
– По-вашему и я из таковских?
– Да и вам, сударь, что та Европа дала? Лес там, знаю, худой, народ –тощий, а все новомодные бунтарские идеи оттуда приходят. А проку от них в наших местах ни на грош!..
Говоря это, он не переставал шарить витой резной тростью по земле, раздвигая ею ветви и кое-где опавшую листву.
– Какие там идеи, – патетически воскликнул Серж. – За карточным столом отнюдь не бунтарские разговоры ведутся.
– За картами, говорите? Ну-ну… А вот вам пример моей правоты: господин сочинитель Тургенев едва ли не полжизни проводит во Франции, перемежаясь в Англию, чтобы вздыхать, что "щи не посолоты", и "как хороши и свежи были розы"… У молодёжи он на слуху, но старикам каково? Форменное падение нравов. В позапрошлом году он издал прискорбнейшее сочинение "Отцы и дети". Видит Бог, вредная вещица!
– Да что вы, право! – Серж счёл долгом вступиться за классика. – Ведь Иван Сергеевич – это гордость нашей отечественной литературы! Да и в Европе его читают взахлёб…
– Да я вам толкую не о словесности, – досадливо отмахнулся исправник. – Что господин Тургенев – талант, кто спорит? Только зачем он этого Базарова героем сделал? О нигилистах вообще бы поменьше говорить надо, не то что писать... А то их ещё больше расплодится…
Бобров, обнаружив семейку рыжиков, присел и стал подрезать их ножом, бросив мимоходом:
– А что, по-вашему, от запада следует отгородиться Китайской стеной?
– Стеной не стеной, а без толку шляться по заграницам нечего! Набираются там в Европах либерализма. Как по мне, так с этими бунтовщиками напрасно церемониться. Это с разбойниками можно. Пусть тачку покатают в сибирских копях – хоть какая-то польза. А внутренних врагов напрасно поощрять нечего.
– И всё же, чем вам, Терентий Прокопьевич, так не угодила Европа? Народ там культурный, не чета нашим мужикам сиволапым.
Он намеренно провоцировал исправника на взрыв и, кажется, своего добился. Старика взорвало:
– Чем спрашиваете, сударь, не угодила? – почти выкрикнул он. – Вы в корень зла не глядите. Ведь оттуда смута идет. Даже подумать страшно, что там творилось в сорок восьмом году! Того и гляди, эти смуты и до нас дойдут… Я-то не доживу, а вот вы, сударь, ещё увидите в России-матушке баррикады на улицах. Вот тогда и наплачетесь с вашим обожаемым Западом – и поделом…
На плечо Сержа упала сосновая шишка. Он вздрогнул, поднял голову, с удивлением глядя на темнеющее небо.
Начинало смеркаться…
– Не пора ли нам воротиться, – почему-то первым предложил Серж. Особым поклонником грибной старины быть он более не желал.
Терентий Прокопьевич не без сожаления бросил прощальный взгляд в лесную чащобу и со вздохом, согласно кивнул…
До усадьбы господа дошли молча. Прислуга безучастно шла чуть поодаль. Но, несмотря на явно читавшееся в глазах исправника неодобрение, в предвкушении малиновки и грибной солянки обошлось всё же без ссоры.

День третий
Горели свечи в витых канделябрах, кружились в мазурке пары. Играл оркестр, со-стоявший из бывших крепостных. Лакеи бесшумно и проворно убирали со стола остатки праздничного пиршества. Вот-вот должна была начаться большая игра. Из обитого красным бархатом кресла за танцами наблюдал с холодной улыбкой сам виновник данного торжества. В расшитом золотом мундире его смело можно было принять за отставного генерала. Куда только девалась недавняя старческая немощь!
Граф старался держаться молодцом. Как-никак весь дворянский цвет уезда сегодня был в сборе. Накануне Серж преподнёс ему в подарок действительно изготовленный в девятнадцатом столетии серебряный портсигар.
Господин Бобров мерно танцевал с мадмуазель Аглаей – младшей дочерью местного предводителя дворянства. Серж от мишурного блеска окружающей обстановки словно обомлел. Он почти физически ощущал домашний омут этого патриархального мира. Агент мысленно напомнил себе, что здесь существуют и убогие хижины, и мир сирых – вечно униженных и оскорблённых. Но сейчас, глядя на это искристое великолепие, как-то не хотелось всему этому верить. Вот уж воистину – ярчайшая фантасмагория прошлого!..
– Правда ли, Иннокентий, что вы знакомы с Европой? – прощебетала Аглая, кокетливо склоняя головку набок.
– Знаком, – мягко кивнул Бобров. – Пробыл там без малого три года. И знаете ли, нисколько не жалею: и Париж повидал, и Женевское озеро, да и в Альпах случалось бывать…
– C'est interessant! Это прелюбопытно! – Тут же дополнила Аглая свой скудный французский. Батюшка ее из-за фамильной рачительности нанял одного репетитора одновременно для пяти дочерей. Так что из французского ей досталась самая малость, все прочее выучила в сестринских перепевках, чем немало ужасала самого репетитора мосье Поля Бланшара.
– Расскажите что-нибудь о вашем путешествии, – с восторгом попросила она.
Серж, которому за эти дни уже порядком поднадоело расписывать красоты тех мест, которые сам он знавал отнюдь не в эту эпоху, вежливо рассмеялся.
– Ах, ma chere княжна, если бы вы знали, как однажды захотелось домой, в родные пенаты! Заграница манит лишь поначалу. А далее… "И дым Отечества нам сладок и приятен…"
Аглая засмеялась звонким переливистым смехом.
– Это вам так кажется, Иннокентий. А по мне вот – иначе: когда вся жизнь прожита как между трех сосен, то, не поверите, как жаждет душа новых впечатлений! Так бы и сорвалась с этих мест, так бы и сорвалась…
– И вы, сударыня, никуда не выезжали?
– Ах, была дважды в Финляндии, но там такой омут озёр, что ей Богу тоска, да ещё раз в Крыму, но там безлюдно и каменисто. А с камнями о чём говорить?
– Однако, вы поэтичны… – совершенно искренне произнёс Серж.
Несомненно было в ней что-то классическое, воспетое во множестве произведений того далёкого времени и в последующем: хрупкость, ясные мечтательные глаза и мелодичный голос. Но на этом внешнее сходство с классикой обрывалась. Обостренным чутьем агента времени Серж прочно ощущал окружавшую это нежное существо хищную ауру.
"Эта милая особа очень точно знает чего хочет, и по жизни своего не упустит", – говорил Боброву его внутренний голос. Её остаточный настырный французский в этом его убедил.
Тем временем оркестр смолк. Из угла, в котором собрались азартные картежники, внезапно раздался чей-то возбужденный возглас:
– Начинаем праздничный вист! Делайте ваши ставки, господа!
Церемонно раскланявшись с юной провинциальной хищницей, Бобров тут же поспешил к резному ореховому столику, за которым уже торжественно восседал юбиляр. По правилам именинного виста, кто бы ни выигрывал, десятина доставалась ему. Правила этого виста принесли в Россию французы разбитой наполеоновской гвардии, плененные и превратившиеся с годами в барских лакеев и гувернеров.
Большинство из собравшихся были облачены в имперские парадные мундиры, иные при крестах, хотя мало кто из них даже на заре юности имел отношение к воинской службе. Так что некоторые кресты имели еще павловский и екатерининский лоск. Впрочем, сия наградная эклектика была тут уместна. Игрокам самим было впору находиться в петровской кунсткамере.
– На что играем, господа? – спросил собравшихся местный бонвиван уездный князь Андрей Коршаков, чьи глаза уже блестели азартным огнём.
– На пепельницу, господа, на это странное произведение искусства! – бодро воскликнул Серж с наигранным подпитием.
Несколько пар глаз уставились на него изумлённо.
– Извольте объяснить, граф, в чём здесь наш интерес?
– Не обессудьте, любезнейший дядюшка. Уж больно мне одна необычная вещица понравилась из ваших кабинетных аксессуаров. Представьте себе, это пепельница. Была бы поделка из Петербурга или Варшавы, ей Богу бы, не приметил. Но эту – её, говорят, нашли холопские дети где-то в лесу. И вдруг такое совершенство. Не иначе, как знамение свыше. Ставлю для начала пятьсот рублей! Так что пара скаковых жеребцов уже Ваша! Сам же перешлю вам двух орловских красавцев в яблоках. Такая у меня нынче блажь.
Поочередно стали называть свои ставки и остальные участники. Игра предвиделась немалая. При таком прикупе можно было приобрести и целую деревеньку или разориться дотла. Так что игроков поубавилось.
Знал Бобров и несколько откровенно шулерских приёмов, уповать на которые следовало лишь в крайнем случае, но какой же он тогда граф? А с самозванцами да шулерами на Руси во все времена поступали худо. В воздухе словно повисло немое взаимное недоверие. На такие игры нынче шли крайне редко. Дворянство и без того в 1861 году потеряло немало.
И тут банкомет безапелляционно заявил:
– Предлагаю раскрыть карты, господа! – очевидно в графском племяннике он заподозрил залётного шулера.
Все тут же по обычаю подчинились беспрекословно. Очевидно, князь Коршаков был непререкаемым карточным авторитетом.
И вновь подтвердилась старая истина, – новичкам везёт. Как завороженный смотрел Серж на карточный стол. Всё происшедшее казалось ему каким-то сказочным сном.
– Господа! У меня козыри на руках! Я выиграл! – Не совсем твёрдым голосом вымолвил он. – Теперь воистину эта диковинная пепельница будет принадлежать мне по праву!
Будто на ватных ногах он прошёл в кабинет графа и, вытряхнув пепел в предупредительно подставленную услужливым лакеем корзину, затолкал тут же обернутую в рогожу вожделенную вещицу в глубокий сюртучный карман. Затем последовал его обратный выход к гостям под общее молчаливо завистливое восхищение. Бытовало мнение: выигравший в доме богатого именинника будет сам целый год несметно богат, или, по крайней мере, проживет этот год безбедно. После неловкой паузы, наконец, все стали одобрительно восклицать, поздравляя Иннокентия с удачным приобретением…
Все снова заняли место за игральным столом. Проиграв для вида пару сотен рублей ассигнациями, Серж сослался на усталость и неторопливо вышел на крыльцо усадьбы. Его никто не задерживал. Он и так оставил на столе немалую толику для своих алчных партнеров. Как говорится, мавр сделал своё дело…
Теперь, когда цель была вроде достигнута, оставалось незаметно покинуть столь гостеприимный дом и уже навсегда. На этот счёт всё было заранее предусмотрено. На столе подле барского кресла уже лежало письмо, объясняющее обстоятельства столь внезапного исчезновения. Правда, суть письма была довольно расплывчата: якобы не ясно какой долг чести обязывал Иннокентия спешно отбыть в столицу…
Но оказалось всё не так просто: неподалёку от края леса "Иннокентия" неожиданно поджидал исправник, явно пришедший сюда неспроста:
– Куда путь держать изволите, любезный? – осведомился он вежливым, но решительным тоном.
– Увы, вынужден покинуть гостеприимные пенаты, – шутливо раскланялся Бобров. – Дела, знаете ли… Дела, спешу в Питер.
– А вещицу сию попрошу Вас оставить… – Глаза Терентия Прокопьевича вмиг стали ледяными.
– О какой вещице собственно речь? – попробовал отшутиться псевдо-Иннокентий.
– Речь идёт о вашем карточном выигрыше, молодой человек: истинной цены сей вещи вы, как видно, не ведаете… А я, знаете ли, мыслю, что второй такой вещицы нет во всем свете: во времена Петровы сиять бы ей в кунсткамере на почетнейшем месте. А вы, небось, снова отправитесь за границу: на что вам она? Там свои, знаете ли, табакерки, бонбоньерки, мохерки… Я ведь не только товарищ его сиятельства, а ещё и преданнейший слуга царя и отечества… Мне, словом, велено державу охоронять в самой что ни на есть малости. И как совестливый служака, я не дозволю вывозить… некоторым образом редчайшее достояние Российской империи…
Бобров невольно усмехнулся: выполнению задания мешал некий провинциальный госмуж, повернутый на враждебности к Западу. Знать бы ему, что эта всегдашняя враждебность взаимна, и что впереди ей – века…
– Послушайте, сударь, – здесь Серж начал медленно закипать. – Ваше дело давить крамолу – вот и давите, а в мои дела не вмешивайтесь! Известно ли вам, что я высочайший порученец, и что дальше императорского двора этой вещице не быть. Вы бы мне ещё масонство пришили на суконную нить. Эх вы, Аника-воин!..
Серж решительно тронулся в сторону леса. Но тут исправник по-медвежьи бросился на него: неуклюже, но мощно. Серж мастерски провёл подсечку, внезапно освобождаясь от захвата поистине медвежьих лап, и ловко бросил слугу империи через бедро.
Как только исправник распластался на ковре из травы и листьев, Бобров болевым приёмом молниеносно вывернул ему назад руку.
– Запомните, милейший, – вежливо обратился он к Терентию Прокопьевичу, сидя на нём верхом. – Я не люблю, когда мне становятся поперёк дороги. Даже представители власти.
Исправник кряхтел и стонал: ему было и за себя, и за державу обидно. Между тем Бобров деловито связал ему руки ремнем и, не вставая, активировал темпоральную аппаратуру приема сигналов своего времени. Датчик был встроен в дутый малахитовый перстень на безымянном пальце левой руки.
С замиранием сердца засланный во временную глубинку агент наблюдал, как в воздухе вдруг возникло фиолетовое марево, постепенно принимавшее вид рамки при своём приближении в заданный квадрат. Земля в квадрате касания словно озарилась.
За той же картиной со своей малоудобной позиции печально наблюдал перепуганный насмерть исправник. На его устах слышались слова страстной молитвы.
Бобров резко поднялся и шагнул в образованный фиолетовым сиянием проём. Он не без сожаления оставлял в девятнадцатом веке свой надежный ремень из прочной кожи венерианской рептилии.
– Адью, господин исправник, – донесся напоследок его насмешливый голос. – Передавайте привет графу… из двадцать четвертого века!
Фиолетовый прямоугольник, пульсируя, постепенно таял.
Пусть только теперь расскажет Терентий Прокопьевич о том, как непутёвый Иннокентий был взят живым на небо. Над ним от души посмеются и припишут видение обильному возлиянию за именинным столом. Как говаривали во все времена: "ужрались!".

(продолжение следует)